Презентация на тему: Александр Степанович Грин

Александр Степанович Грин (1880-1932)

Ранние годы(отец и мать писателя)Александр Гриневский родился 11(23) августа 1880 года в городе Слободской Вятской губернии. Отец — Стефан Гриневский (польск. Stefan Hryniewski,1843—1914), польский шляхтич из Дисненского уезда Виленской губернии Северо-Западного края Российской империи, за участие в Январском восстании 1863 года был в 20-летнем возрасте сослан бессрочно в Колывань Томской губернии. Позже ему было разрешено переехать в Вятскую губернию, куда он прибыл в 1868 году[5]. В России его называли «Степан Евсеевич». В 1873 году женился на 16-летней русской медсестре Анне Степановне Лепковой (1857—1895). Первые 7 лет детей у них не было, Александр стал первенцем, позднее у него появились брат Борис и две сестры, Антонина и Екатерина. Александр научился читать в 6 лет, первой его книгой стали «Путешествия Гулливера». С детства Грин любил книги о мореплавателях и путешествиях. Мечтал уйти в море матросом и, движимый этой мечтой, делал попытки убежать из дома. Воспитание мальчика было непоследовательным — его то баловали, то строго наказывали, то бросали без присмотра.В 1889 году девятилетнего Александра отдали в подготовительный класс местного реального училища. Его соученики впервые дали Александру прозвище «Грин». В отчёте училища отмечалось, что поведение Александра Гриневского было хуже всех остальных, и в случае неисправления он может быть исключён из училища. Всё же Александр смог закончить подготовительный класс и поступить в первый, но во втором классе написал оскорбительное стихотворение об учителях и был исключён из училища. По ходатайству отца Александр в 1892 году был принят в другое училище, имевшее в Вятке дурную репутацию.В 15 лет остался без матери, умершей от туберкулёза. Спустя 4 месяца (май 1895 года) отец женился на вдове Лидии Авенировне Борецкой. Отношения Александра с мачехой были напряжёнными, и он поселился отдельно от новой семьи отца. Впоследствии атмосферу провинциальной Вятки Грин охарактеризовал как «болото предрассудков, лжи, ханжества и фальши». Мальчик жил в одиночестве, увлечённо читая книги и сочиняя стихи. Подрабатывал переплётом книг, перепиской документов. С подачи отца увлёкся охотой, но из-за импульсивного характера редко возвращался с добычей.

Скитания и революционная деятельность (1896—1906)В 1896 году по окончании четырёхклассного Вятского городского училища 16-летний Александр уехал в Одессу, решив стать моряком. Отец дал ему 25 рублей денег и адрес своего одесского друга. Некоторое время «шестнадцатилетний безусый тщедушный узкоплечий отрок в соломенной шляпе» (так иронически описал тогдашнего себя Грин в «Автобиографии») бродяжничал в безуспешных поисках работы и отчаянно голодал. В конце концов, он обратился к другу отца, который накормил его и устроил матросом на пароход «Платон», курсировавший по маршруту Одесса—Батум—Одесса. Впрочем, один раз Грину удалось побывать за границей, в Александрии.Моряка из Грина не вышло, он испытывал отвращение к прозаическому матросскому труду, вскоре разругался с капитаном и оставил корабль. В 1897 году он отправился назад в Вятку, провёл там год и снова уехал на поиски счастья, на этот раз в Баку. Там перепробовал много профессий — был рыбаком, чернорабочим, работал в железнодорожных мастерских. Летом вернулся к отцу, затем снова ушёл в странствия. Был лесорубом, золотоискателем на Урале, шахтёром на железном руднике, театральным переписчиком. «В течение нескольких лет он пытался войти в жизнь, как в штормовое море, и каждый раз его, избитого о камни, выбрасывало на берег — в ненавистную, обывательскую Вятку, унылый, чопорный, глухой город»[15].В марте 1902 года Грин прервал череду странствий и стал (то ли под давлением отца, то ли устав от голодных мытарств) солдатом в213-м Оровайском резервном пехотном батальоне, расквартированном в Пензе. Нравы воинской службы существенно усилили революционные настроения Грина. Спустя шесть месяцев, из которых три с половиной провёл в карцере, он дезертировал, был пойман в Камышине, снова бежал. В армии Грин познакомился с эсеровскими пропагандистами, которые оценили молодого бунтаря и помогли ему скрыться в Симбирске.С этого момента Грин, получив партийную кличку «Долговязый», искренне отдаёт все силы борьбе с ненавистным ему общественным строем, хотя участвовать в исполнении террористических актов он отказался[17], ограничившись пропагандой среди рабочих и солдат разных городов. Впоследствии он не любил рассказывать о своей эсеровской деятельности. Сами эсеры ценили его яркие, увлечённые выступления. Приведём отрывок из воспоминаний члена ЦК партии Н. Я. Быховского:

Начало творчества (1906—1917)1906—1908 годы стали переломными в жизни Грина. Прежде всего, он стал писателем. В 1906 году был опубликован первый рассказ Грина «Заслуга рядового Пантелеева», подписанный А. С. Г. Рассказ описывал бесчинства армии среди крестьян. Гонорар Грин получил, но весь тираж был конфискован в типографии и уничтожен, случайно сохранились лишь несколько экземпляров; аналогичная судьба постигла и следующий рассказ «Слон и Моська». Только начиная с 5 декабря 1906 года рассказы Грина начали доходить до читателей; первым стал рассказ «В Италию», подписанный «А. А. М-в» (то естьМальгинов)[24].Псевдоним А. С. Грин впервые появился под рассказом «Случай» (1907 год). В 1908 году у Грина вышел первый сборник рассказов «Шапка-невидимка» с подзаголовком «Рассказы о революционерах». Другим событием стал окончательный разрыв с эсерами. Существующий строй Грин ненавидел по-прежнему, но он начал формировать свой позитивный идеал, и этот идеал был совсем не похож на эсеровский. Третьим важным событием стала женитьба — его мнимая «тюремная невеста» 24-летняя Вера Абрамова стала женой Грина. Нок и Гелли из рассказа «Сто вёрст по реке» — это Грин и Вера[24].По утверждению В. Б. Шкловского, родной тёткой А. С. Грина была петербургская поэтесса, переводчица и драматург Изабелла Гриневская. Это утверждение повторяет Л. И. Борисов, автор художественной биографии «Волшебник из Гель-Гью». А. Н. Варламов подвергает сомнению версию Шкловского, называя его мистификатором и возможным автором очередной легенды о Грине. Предполагаемые тётя и племянник печатались в одних и тех же иллюстрированных журналах, но так или иначе, вхождение Александра Грина в литературу было вполне самостоятельным[8].В 1910 году вышел второй его сборник «Рассказы». Большинство включённых туда рассказов написаны в реалистической манере, но в двух — «Остров Рено» и «Колония Ланфиер» — уже угадывается будущий Грин-сказочник. Действие этих рассказов происходит в условной стране, по стилистике они близки к более позднему его творчеству. Сам Грин считал, что начиная именно с этих рассказов его можно считать писателем. В первые годы он печатал по 25 рассказов ежегодно[25].

Под запретом. Последние годы (1929—1932)В 1927 году частный издатель Л. В. Вольфсон начал издавать 15-томное собрание сочинений Грина, но вышли только 8 томов, после чего Вольфсона арестовало ГПУ. НЭПу приходил конец. Попытки Грина настоять на выполнении контракта с издательством приводили только к огромным судебным издержкам и разорению. У Грина снова стали повторяться запои[55]. Однако в конце концов семье Грина всё же удалось выиграть процесс, отсудив семь тысяч рублей, которые, впрочем, сильно обесценила инфляция[56].Квартиру в Феодосии пришлось продать. В 1930 году Гриневские переехали в город Старый Крым, где жизнь была дешевле. С 1930 года советская цензура, с мотивировкой «вы не сливаетесь с эпохой»[57], запретила переиздания Грина и ввела ограничение на новые книги: по одной в год[58]. И Грин, и Нина отчаянно голодали и часто болели. Грин пытался охотиться на окрестных птиц с луком и стрелами, но безуспешно[59].Роман «Недотрога», начатый Грином в это время, так и не был закончен, хотя некоторые критики считают его лучшим в его творчестве. Грин мысленно продумал до конца весь сюжет и сказал Нине: «Некоторые сцены так хороши, что, вспоминая их, я сам улыбаюсь»[60]. В конце апреля 1931 года, будучи уже серьёзно больным, Грин в последний раз ходил (через горы) вКоктебель, в гости к Волошину. Этот маршрут до сих пор известен и популярен среди туристов как «тропа Грина»[61].Летом Грин съездил в Москву, но ни одно издательство не проявило интереса к его новому роману. По возвращении Грин устало сказал Нине: «Амба нам. Печатать больше не будут». На просьбу о пенсии от Союза писателей ответа не было. Как выяснили историки, на заседании правления Лидия Сейфуллина заявила: «Грин — наш идеологический враг. Союз не должен помогать таким писателям! Ни одной копейки принципиально!». Ещё одну просьбу о помощи Грин направил Горькому; неизвестно, дошла ли она по назначению, но ответа тоже не было. В воспоминаниях Нины Николаевны этот период охарактеризован одной фразой: «Тогда он стал умирать»[62].В мае 1932 года после новых ходатайств неожиданно пришёл перевод на 250 руб. от Союза писателей, посланный почему-то на имя «вдовы писателя Грина Надежды Грин», хотя Грин был ещё жив[63] [64]. Существует легенда, что причиной было последнее озорство Грина — он послал в Москву телеграмму «Грин умер вышлите двести похороны»[65].Умер Грин 8 июля 1932 года в Старом Крыму от рака желудка. За два дня до смерти попросил пригласить священника и исповедался[66]. Похоронен там же на городском кладбище, Нина выбрала место, откуда видно море. На могиле Грина скульптором Татьяной Гагариной установлен памятник «Бегущая по волнам».Узнав о смерти Грина, несколько ведущих советских писателей призвали издать сборник его произведений; к ним присоединилась даже Сейфуллина. Сборник «Фантастические новеллы» вышел в 1934 году[67].

Возвращение Грина советским читателямНина Николаевна Грин, вдова писателя, продолжала жить в Старом Крыму, в саманном домике, работала медсестрой. Когда гитлеровская армия захватила Крым, Нина осталась с тяжело больной матерью на оккупированной нацистами территории, работала корректором местной газеты. Затем она была угнана на трудовые работы в Германию, в 1945 году добровольно вернулась из американской зоны оккупации в СССР[68].После суда Нина получила десять лет лагерей за «коллаборационизм и измену Родине», с конфискацией имущества. Отбывала заключение в сталинских лагерях на Печоре. Большую поддержку, в том числе вещами и продуктами, оказывала ей первая жена Грина, Вера Павловна. Нина отбыла почти весь свой срок и вышла на свободу в 1955 году по амнистии (реабилитирована в 1997 году). Вера Павловна умерла раньше, в 1951-м[68].Между тем книги «советского романтика» Грина продолжали издаваться в СССР вплоть до 1944 года. В блокадном Ленинграде транслировались радиопередачи с чтением «Алых парусов» (1943), в Большом театре прошла премьера балета «Алые паруса»[69]. В 1946 году вышла повесть Л. И. Борисова «Волшебник из Гель-Гью» об Александре Грине, заслужившая похвалы К. Г. Паустовского и Б. С. Гриневского, а в дальнейшем — осуждение со стороны Н. Н. Грин. Однако в годы борьбы с космополитизмом в советской печати ярлык «космополита», чуждого пролетарской литературе, «воинствующего реакционера и духовного эмигранта», как и многим другим деятелям культуры (А. А. Ахматова, М. М. Зощенко, Д. Д. Шостакович) был приклеен и к Грину. Теме гриновского «космополитизма» была посвящена статья В. Важдаева «Проповедник космополитизма», 1950 год. Его книги изъяли из библиотек[70].После смерти Сталина (1953) запрет на некоторых писателей был снят. Начиная с 1956 года, усилиями К. Паустовского, Ю. Олеши, И. Новикова и других, Грин был возвращён в литературу; его произведения издавались миллионными тиражами. Получив стараниями друзей Грина гонорар за «Избранное» (1956), Нина Николаевна приехала в Старый Крым, с трудом отыскала заброшенную могилу мужа и выяснила, что дом, где умер Грин, перешёл к председателю местного исполкома и использовался как сарай и курятник[71]. В 1960 году, после нескольких лет борьбы за возвращение дома, Нина Николаевна открыла на общественных началах Музей Грина в Старом Крыму. Там провела Нина Николаевна последние десять лет своей жизни, с пенсией 21 рубль (авторские права больше не действовали)[72]. В июле 1970 года был открыт также Музей Грина в Феодосии, а год спустя дом Грина в Старом Крыму тоже получил статус музея. Его открытие крымским обкомом КПСС увязывалось с конфликтом с Ниной Николаевной: «Мы за Грина, но против его вдовы. Музей будет только тогда, когда она умрёт»[72].Умерла Нина Николаевна 27 сентября 1970 года в киевской больнице, похоронить себя завещала рядом с мужем. Местное партийное начальство, раздражённое утратой курятника, наложило запрет, и Нину похоронили в другом конце кладбища. 23 октября т

Художественные и идейные особенности прозы ГринаГрин открыто дидактичен, то есть его произведения основаны на ясной системе ценностей и предлагают читателю принять и разделить с автором эти идеалы[73].Общепризнано, что Грин — романтик, «рыцарь мечты»[74]. Мечту Грин понимает как стремление духовно богатого человека к высшим, истинно человеческим ценностям, противопоставляя их бездушию, жадности и животным удовольствиям. Трудный выбор между этими двумя путями и последствия сделанного выбора — одна из важных тем у Грина. Его цель — показать, как органичны для человека добро и мечта, любовь и сострадание, и как разрушительны зло, жестокость, отчуждение[75]. КритикИрина Васюченко отмечает редкостную прозрачность и чистоту нравственной атмосферы, свойственной прозе Грина. «Автор больше чем верит в могущество добрых начал жизни — он его знает»[76]. Существуя одновременно в реальном мире и в мире мечты, Грин ощущал себя «переводчиком между этими двумя мирами»[77]. В «Алых парусах» автор, устами Грея, призывает «творить чудо» для другого человека; «Новая душа будет у него и новая у тебя». В «Блистающем мире» аналогичный призыв: «Введите в свою жизнь тот мир, блёстки которого уже даны вам щедрой, тайной рукой».Среди инструментальных средств Грина — прекрасный вкус, чуждый натурализму, способность простыми средствами возвысить рассказ до уровня глубокой притчи, яркий захватывающий сюжет. Критики отмечают, что Грин невероятно «кинематографичен»[78]. Перенос действия в вымышленную страну — также продуманный приём: «Грину важен по большому счёту человек и только человек вне его связи с историей, национальностью, богатством или бедностью, религией и политическими убеждениями. Грин как бы абстрагирует, очищает своих героев от этих наслоений и стерилизует свой мир, потому что так человек ему лучше виден»[79].Писатель сосредоточен на борьбе в человеческой душе и с удивительным мастерством изображает тончайшие психологические нюансы. «Объём знаний Грина в этой области, точность изображения сложнейших психических процессов, подчас превосходящих уровень представлений и возможности его времени, вызывают сегодня удивление специалистов»[80].«Грин говорил, что, бывает, часы проводит над фразой, добиваясь наивысшей полноты ее выражения, блеска»[31]. Он был близок к символистам, которые пытались расширить возможности прозы, дать ей больше измерений — отсюда частое употребление метафор, парадоксальные сочетания слов и т. д.[81]Образец гриновского стиля на примере из «Алых парусов»[82]:

Грин-стихотворецАлександр ГринИз стихотворения«Спор»Аэростат летел над полем смерти.Два мудреца в корзине спор вели.Один сказал: «Взовьёмся к синей тверди!Прочь от земли!Земля безумна; мир её кровавыйНеукротим, извечен и тяжёл.Пусть тешится кровавою забавой,Сломав ограду, подъярёмный вол!Там, в облаках, не будет нам тревоги,Прекрасен мрамор их воздушных форм.Прекрасен блеск, и сами мы, как боги,Вдохнем благой нирваны хлороформ.Открыть ли клапан?» «Нет! — второй ответил. —Я слышу гул сраженья под собой…Движенья войск ужель ты не приметил?Они ползут как муравьиный рой;Квадраты их, трапеции и ромбыЗдесь, с высоты, изысканно смешны…О, царь земли! Как ты достоин бомбы,Железной фурии войны!Ужель века неимоверных болей,Страданий, мудрости к тому лишь привели,Чтоб ты, влекомый чуждой волей,Лежал, раздавленный, в пыли?!Нет, — спустимся.Картина гнусной свалки,Вблизь наблюдённая, покажет вновь и вновь,Что человечеству потребны палки,А не любовь».

Место Александра Грина в литературеАлександр Грин занимает в русской и мировой литературе совершенно особое место. У него не было ни предшественников, ни прямых продолжателей. Критики пытались сравнивать его с близкими по стилю Эдгаром По, Эрнстом Гофманом, Робертом Стивенсоном, Брет Гартом и другими — но каждый раз выяснялось, что сходство это поверхностно и ограничено. «Он вроде бы и классик советской литературы, а вместе с тем не совсем: он в одиночестве, вне обоймы, вне ряда, вне литературной преемственности».Даже жанр его произведений определить трудно. Иногда книги Грина относят к фантастике (или фэнтези), но сам он против этого протестовал. Юрий Олеша вспоминал, что как-то выразил Грину своё восхищение замечательной фантастической идеей летающего человека («Блистающий мир»), но Грин даже обиделся: «Это символический роман, а не фантастический! Это вовсе не человек летает, это парение духа!». Значительная часть произведений Грина не содержит никаких фантастических приёмов (например, «Алые паруса»).Однако при всём своеобразии творчества Грина основные его ценностные ориентиры находятся в русле традиций русской классики. Из сказанного выше об идейных мотивах прозы Грина можно сформулировать краткие выводы: Грин — моралист, талантливый защитник традиционных для русской литературы гуманистических нравственных идеалов. «В большинстве своём произведения А. Грина — это поэтически и психологически утончённые сказки, новеллы и этюды, в которых рассказывается о радости сбывающихся фантазий, о праве человека на большее, чем простое „проживание“ на земле, и о том, что земля и море полны чудес — чудес любви, мысли и природы, — отрадных встреч, подвигов и легенд… В романтике гриновского типа „покоя нет, уюта нет“, она происходит от нестерпимой жажды увидеть мир совершеннее, возвышеннее, и потому душа художника столь болезненно реагирует на всё мрачное, скорбное, приниженное, обижающее гуманность».Поэт Леонид Мартынов, почитавший творчество Александра Грина, в конце 1960-х годов обращал внимание современников на то, что «Грин был не только прекрасным романтиком, но одним из блестящих критических реалистов». Из-за переиздания одних и тех же произведений, Грина знают «далеко не целиком, представляя его всё ещё как-то односторонне, зачастую сусально-романтически».

Религиозные взглядыАлександр Грин был крещён по православному обряду, хотя его отец был в тот момент ещё католиком (он принял православие, когда Александру исполнилось 11 лет)[94]. Некоторые эпизоды его ранней жизни, описанные в «Автобиографической повести», трактуются как показатель того, что в молодости Грин был далёк от религии[95].Позднее религиозные взгляды Грина стали меняться. В романе «Блистающий мир» (1921) содержится обширная и яркая сцена, которую впоследствии по требованию советской цензуры вырезали: Руна заходит в деревенскую церковь, становится на колени перед нарисованной «святой девушкой из Назарета», рядом с которой «задумчивые глаза маленького Христа смотрели на далёкую судьбу мира». Руна просит Бога укрепить её веру, и в ответ видит, как на картине появляется Друд и присоединяется к Христу и Мадонне[96]. Эта сцена и многочисленные обращения Друда в романе показывают, что Грин рассматривал свои идеалы как близкие христианским, как один из путей в Блистающий мир, «где тихо и ослепительно»[96].Нина Николаевна вспоминала, что в Крыму они часто посещали церковь, любимым праздником Грина была Пасха. В письме Вере незадолго до смерти (1930) Грин пояснил: «Мы с Ниной верим, ничего не пытаясь понять, так как понять нельзя. Нам даны только знаки участия Высшей Воли в жизни». Грин отказался дать интервью журналу «Безбожник», сказав «Я верю в Бога»[97]. Перед смертью Грин позвал местного священника, исповедовался и причастился[66].

Дореволюционная критикаОтношение литературных критиков к творчеству Грина было неоднородным и менялось с течением времени. Дореволюционная критика в целом пренебрежительно относилась к произведениям Грина, несмотря на то, что ранние реалистические рассказы Грина были хорошо приняты читателями. В частности критик-меньшевикН. В. Вольский осуждал Грина за чрезмерный показ насилия. Последовавший за реалистическим новый романтический этап творчества писателя, проявившийся в выборе экзотических имён и сюжетов, также критикам не понравился, Грина не принимали всерьёз и обвиняли в эпигонстве, подражании Эдгару По, Э. Т. А. Гофману,Джеку Лондону, Хаггарду. На защиту писателя встали Л. Н. Войтоловский и А. Г. Горнфельд, считавшие, что уподобление Грина популярным западным писателям-романтикам по сути ничего не объясняет в творческом методе Александра Грина.Так, критик Горнфельд писал в 1910 году: «Чужие люди ему свои, далёкие страны ему близки, потому что это люди, потому что все страны — наша земля… Поэтому Брет-Гарт или Киплинг, или По, которые и в самом деле дали многое рассказам Грина, — только оболочка… Грин по преимуществу поэт напряжённой жизни. Он хочет говорить только о важном, о главном, о роковом: и не в быту, а в душе человеческой»[100]. Л. Н. Войтоловский поддержал Горнфельда, говоря о рассказе «Остров Рено»: «Может быть, этот воздух не совсем тропический, но это новый особый воздух, которым дышит вся современность — тревожная, душная, напряжённая и бессильная… Романтика романтике рознь. И декадентов называют романтиками… У Грина романтизм другого сорта. Он сродни романтизму Горького… Он дышит верой в жизнь, жаждой здоровых и сильных ощущений». Родство романтических произведений Горького и Грина отмечали и другие критики, например, В. Е. Ковский.Ещё раз к аллюзиям Эдгара По у Грина Аркадий Горнфельд вернулся в 1917 году в рецензии на рассказ «Искатель приключений». «По первому впечатлению рассказ г. Александра Грина легко принять за рассказ Эдгара По… Не трудно раскрыть и показать всё, что есть внешнего, условного, механического в этом подражании… русское подражание бесконечно слабее английского подлинника. Оно в самом деле слабее… Об этом… не стоило бы говорить, если бы Грин был бессильный подражатель, если бы он писал только никчёмные пародии на Эдгара По, если бы только ненужной обидой было бы сопоставление его произведений с творчеством его замечательного прообраза… Грин — незаурядная фигура в нашей беллетристике, то, что он мало оценён, коренится в известной степени в его недостатках, но гораздо более значительную роль играют его достоинства… Грин всё-таки не подражатель Эдгара По, не усвоитель трафарета, даже не стилизатор; он самостоятелен более, чем многие пишущие заурядные рассказы… У Грина же в основе нет шаблона;… Грин был бы Грином, если бы не было Эдгара По»[103].Постепенно в критике 1910-х годов формируется мнение о писателе как о «мастере сюжета», стилизаторе и романтике. Поэтому в последующие десятилетия лейтмотивом исследования Грина стало изучение психологизма писателя и принципов его сюжетосложения.

Критика 1920—1930-х годовВ 1920-е годы после написания Грином самых значительных своих произведений интерес к его прозе достиг своей вершины. Эдуард Багрицкий писал, что «мало кто из русских писателей так прекрасно овладел словом во всей его полноценности»[105]. Максим Горький так отзывался о Грине: «полезный сказочник, нужный фантазёр»[69]. Маяковский, наоборот, скептически относился к творчеству Грина: «Прилавок большого магазина „Бакинский рабочий“. Всего умещается 47 книг… Из умещённых — 22 иностранных… Русский, так и то Грин»[106].В 1930—1940-е годы внимание к творчеству А. Грина осложнилось общей идеологизированностью литературоведения[104] Тем не менее, в 1930-е годы вышли статьи о Грине Мариэтты Шагинян, Корнелия Зелинского, Константина Паустовского, Цезаря Вольпе, Михаила Левидова, Михаила Слонимского, Ивана Сергиевского, Александра Роскина. По мнению Шагинян, «несчастье и беда Грина в том, что он развил и воплотил свою тему не на материале живой действительности, — тогда перед нами была бы подлинная романтика социализма, — а на материале условного мира сказки, целиком включённого в „ассоциативную систему“ капиталистических отношений»[107].Иным был подход Корнелия Зелинского. Как и Горнфельд, он сопоставляет творческий метод Грина и Эдгара По. По мнению Зелинского, А. Грин не просто мечтатель, а «воинственный мечтатель». Рассуждая о стиле писателя, он приходит к следующему выводу: «В вечной охоте за мелодией поэтической фантазии Грин научился сплетать такие словесные сети, так вольно, упруго и тонко оперировать со словом, что его мастерство не может не привлечь нашего рабочего интереса». «Грин в своих фантастических новеллах создает такую игру художественных форм, где содержание передаётся также и движением словесных частей, свойствами затруднённого стиля». «На рассказах Грина можно проследить любопытное и постепенное превращение его стиля, в связи с эволюцией от реалиста к фантасту, от Куприна к… Эдгару По»[108].Не избежал традиционного сравнения Грина с классиками приключенческого жанра на Западе литературовед Иван Сергиевский: «Романы и рассказы Грина перекликаются с произведениями классика авантюрно-фантастической новеллы Эдгара По и лучшими произведениями Джозефа Конрада. Однако у Грина нет силы мысли, нет и реалистических черт этих писателей. Он много ближе к авантюрно-фантастической новелле художников современного декаданса типа, скажем, Мак-Орлана». В конце концов, И. В. Сергиевский всё же приходит к выводу о преодолении Александром Грином «авантюрного канона литературы буржуазного декаданса»[109].Но не все довоенные критики могли уложить Грина в привычную схему социалистического творчества. Идеологизированный подход к писателю в довоенной публицистике со всей силой обнаружился в статье Веры Смирновой «Корабль без флага». По её мнению, писатели, подобные Грину, заслуживают того, чтобы их антисоветская сущность была предъявлена со всей очевидностью, и что «у корабля, на котором Грин со своей командой отверженных отплыл от берегов своего отечества, нет никакого флага, он держит путь „в никуда“»[110].

Послевоенная критикаСвободное обсуждение творчества Грина было прервано в конце сороковых годов в пору идеологической борьбы с представителями так называемого космополитизма. Выполняя установки новой программы ВКП(б) по ужесточению идеологического курса страны и за утверждение нового «советского патриотизма», советский писатель В. М. Важдаев в статье «Проповедник космополитизма» в журнале «Новый мир» (1950) обратился к творчеству Александра Грина. Вся статья Важдаева — это открытый и недвусмысленный призыв к борьбе с космополитизмом, который воплощал собой, по утверждению Важдаева, А. С. Грин: «В этой связи нелишне приглядеться к своеобразному культу Александра Грина, третьестепенного писателя, автора „фантастических“ романов и новелл, писателя, которого в течение многих лет упорно воспевала эстетическая критика».В. Важдаев далее утверждал, что многочисленные поклонники А. Грина — Константин Паустовский, Сергей Бобров, Борис Аннибал, Мих. Слонимский, Л. Борисов и др. — преувеличивали сверх всякой меры творчество Грина в крупное явление литературы. Более того, сталинский публицист усматривал в создании «Гринландии» некую политическую подоплёку. Апофеоз Важдаева выразился в следующем утверждении: «А. Грин никогда не был безобидным „мечтателем“. Он был воинствующим реакционером и космополитом». «Мастерство художника неразрывно связано с его мировоззрением, определяется им; новаторство возможно лишь там, где наличествует смелая революционная мысль, глубокая идейность и преданность художника своей родине и народу». А творчество А. Грина, по мысли Важдаева, не соответствовало требованиям революционного новаторства, поскольку Грин не любил своей родины, зато живописал и поэтизировал чуждый буржуазный мир[111]. Риторика Важдаева была слово в слово повторена в статье А. Тарасенкова «О национальных традициях и буржуазном космополитизме» в журнале «Знамя», вышедшей одновременно со статьёй Важдаева[112].После смерти Сталина книги Грина вновь оказались востребованы читателями. Идеологический подход к Грину постепенно стал уступать место литературоведческому. В 1955 году в книге «Золотая роза» Константин Паустовский следующим образом оценил значение повести «Алые паруса»: «Если бы Грин умер, оставив нам только одну свою поэму в прозе „Алые паруса“, то и этого было бы довольно, чтобы поставить его в ряды замечательных писателей, тревожащих человеческое сердце призывом к совершенству»[113].Писатель и литературовед Виктор Шкловский, размышляя о Грине-романтике, писал что Грин «руководил людьми, уводя их от стремления к обыденному мещанскому благополучию. Он учил их быть смелыми, правдивыми, верящими в себя, верящими в Человека»[114].

Поздняя советская критикаПисатель и критик Владимир Амлинский обратил внимание на своеобразное одиночество Грина в литературном мире Советского Союза. «В сегодняшнем литературном процессе он заметен, менее, чем кто-нибудь из Мастеров его масштаба, в сегодняшней критике (…) имя его упоминается вскользь». Анализируя творчество Грина в сопоставлении с творчеством в чём-то сходных с Грином М. Булгакова, А. Платонова, К. Паустовского, Амлинский делает следующий вывод: «Неудача Грина заключается в необычайной сгущённости романтизма, которая дала обратный эффект, особенно в ранних рассказах».Вадим Ковский считает, что «проза Грина нередко провоцирует „поверхностный энтузиазм“ (…) Однако чаще всего Грин попросту обводит нас вокруг пальца, скрывая под маской авантюрно-приключенческого жанра и безошибочностью эмоционального удара высокую художественную мысль, сложную концепцию личности, разветвлённую систему связей с окружающей действительностью». «Грину свойственно в высшей степени поэтическое, отличающееся всепроникающим лиризмом видение мира. „Познавательная часть“, материальная спецификация описания такому видению противопоказаны», — пишет он в книге «Романтический мир Александра Грина».

Постсоветская критикаКритик В. А. Ревич (1929—1997) в посмертно изданном очерке «Нереальная реальность» заявил, что обвинявшие Грина в «бегстве от действительности» были во многом правы — демонстративное игнорирование окружающих имперских или советских реалий было намеренным вызовом порокам этой действительности. Потому что Грин никогда не был отстранённым от жизни беллетристом, «его мир - мир воинствующего добра, добра и гармонии. В отличие от многих шумных и самонадеянных современников Грин читается сегодня ничуть не хуже, чем в момент первой публикации. Значит, в его условных сюжетах заключено нечто вечное»[118].Критик и писательница Ирина Васюченко в монографии «Жизнь и творчество Александра Грина» пишет, что Грин имел не только многочисленных предшественников, но также и наследников. В их числе она указывает Владимира Набокова. По её мнению, гриновская манера письма близка стилистике романа В. В. Набокова «Приглашение на казнь». Васюченко утверждает также, что Грину удалось предвосхитить творческие искания Михаила Булгакова в романе «Мастер и Маргарита». На сходство рассказа Грина «Фанданго» и некоторых эпизодов романа Булгакова обращала внимание также литературовед Мариетта Чудакова[119].Современная писательница Наталья Метелёва опубликовала собственный анализ творчества Грина. Основой гриновского мироощущения является, по её мнению, детское отношение к миру (инфантильность). Писателя отличает «наивность <…> вечного подростка при полной неприспособленности к бытию в мире, которую он сохранил до конца жизни». «Когда говорят о „романтическом максимализме“ А. С. Грина, всегда почему-то забывают, что максимализм во взрослом состоянии — признак инфантильного развития личности». Метелёва упрекает Грина в недоброжелательном отношении к техническому прогрессу, называет писателя «буревестником хиппи», а в его книгах видит «вечные мечты иждивенца об уравниловке» («„делайте добро“: вы заметили, за чей счёт это добро делается?»)[120].Гриновед Наталья Орищук указывает, что к Грину более применим термин неоромантизм, нежели привычный романтизм. Она подробно останавливается на процессе «советизации» творчества Грина в 1960-е годы — посмертного вписывания изначально аполитичного творчества писателя в контекст искусства социалистического реализма. По её мнению, произведения Грина стали объектом весьма интенсивной идеологической обработки. Возникший в результате советский стереотип восприятия Грина стал уникальным культурным феноменом — «знак Грина». «Продуктами советского идеологического мифотворчества», по мнению Орищук, являются четыре мифа: 1. Преданность Грина Октябрьской революции и государственному политическому режиму; 2. Переход Грина в лоно социалистического реализма; 3. Истолкование ранней прозы Грина как политической декларации писателя; 4. Грин как автор произведений для детей. В результате в 1960-е годы сформировался феномен массового советского культа Грина[69].

Мемориальная доска на набережной Грина, д. 21, г. Киров

Александр Грин на почтовой марке Украины, 2005

Спасибо за внимание!!!